Не знаю, сколько бы длилась вся эта история, и, возможно, законопатили бы меня в итоге на какие-нибудь рудники или в лагеря, ибо бесплатная рабочая сила крепнущей экономике Народной Республики была совсем не лишней, но тут терпение у фюрера германской нации Адольфа Гитлера закончилось, и он таки отдал приказ о нападении на СССР. Информация о начале войны всколыхнула Тувинскую Народную Республику с неожиданной силой. Настолько неожиданной, что ее довели даже до меня – бесправного арестанта, хотя мне-то как раз они могли бы этого и не рассказывать, поскольку знал я о происходящем куда лучше любого из здешних следователей, и даже лучше самого товарища Сталина, поскольку с низкой орбиты отлично видно, как выдвигаются к границе бесконечные колонны танков и пехоты, как суетятся техники на аэродромах, подвешивая бомбы к самолетам, и как, повинуясь железной воле своего фюрера, вся эта армада, рыча тысячами моторов, приходит в движение и под гул артиллерийской канонады переходит советскую границу.

Тувинская коммунистическая власть была многим обязана товарищу Сталину, так, что в тот же день, двадцать второго июня, объявила Германии войну, и устами Великого Хурала провозгласила, что «Тувинский народ во главе со всей революционной партией и правительством, не щадя жизни готов всеми силами и средствами участвовать в борьбе Советского Союза против фашистского агрессора до окончательной победы над ним». Во как! И вот тут-то я и заявил, что тоже так хочу – не щадя и всеми силами!

Даже и не знаю, чем я убедил местную охранку, но, похоже, подрывного элемента или реального шпиона во мне все-таки не видели. Да и что взять с русского, который рвется в дружественный Советский Союз воевать за товарища Сталина? Зачем тратить на него силы и время, если можно отпустить этого наивного молодого парня в СССР и заодно еще раз прогнуться перед могучим соседом в плане того, что «в едином порыве…», ну и дальше в том же духе. Таких как я, не в смысле вышедших из тайги без документов, а в смысле русских, желающих бить фашистских агрессоров вместе с советскими братьями, в Туве нашлось неожиданно много. Похоже, пропаганда, несмотря на явную дикость местности, была поставлена здесь на широкую ногу, причем, скорее всего, не без помощи советских товарищей.

В итоге мне выдали документ, в очередной раз поразивший меня своей вопиющей невнятностью и полным отсутствием средств защиты от подделки. Из этой бумаги следовало, что я – Петр Иванович Нагулин, одна тысяча девятьсот двадцать первого года рождения, русский. И, собственно, все. Ни гражданства, ни места жительства, ни образования, ни рода занятий, ни даже номера – ничего. В общем-то, понять местных товарищей, выдавших мне этот документ, было можно. Я утверждал, что даже точно не знаю, на чьей территории находилась заимка моего отца. Куда идти я знал лишь примерно, но шел много дней и вышел из леса в Туве. Очень хочу в Советский Союз и прошу местных товарищей мне помочь. Где мои документы? А не было их, в тайге-то, ну, или отец потерял или спрятал куда-то так, что я не нашел. В Туве меня никто оставлять не собирался, а дальнейшая судьба русского, попросившегося на войну в Советский Союз, их совершенно не интересовала. Жили как-то без него, пока из тайги не вышел – проживем как-нибудь и после, когда он отправится на родину предков добывать себе воинскую славу или, что куда вероятнее, жестяную звезду на обелиск.

* * *

Поезд шел медленно, кланяясь каждому столбу и подолгу застревая на неприметных полустанках. Влияние большой войны чувствовалось и здесь, но пока лишь по напряженным лицам местных жителей и обилию людей в форме.

Как я ни старался, но бюрократическая машина слишком медленно реагировала на внешние раздражители, даже такие сильные, как начало войны. Широко распропагандированная советскому народу непреложная истина, что «красная армия всех сильней», привела к тому, что всю серьезность положения чиновники, особенно тыловые, осознали далеко не сразу.

В общем, в эшелоне, идущем к фронту, боец Петр Нагулин в моем лице оказался лишь в конце июля. Уже отгремели пограничные сражения, в которых погибла самая подготовленная часть кадровой армии СССР, уже две недели шли тяжелые бои под Смоленском, набирали обороты сражения за Киев и Ленинград, а на юге немцы и румыны выходили на подступы к Одессе. А я медленно тащился через огромную страну в вагоне-теплушке с трехъярусными нарами, до отказа набитом такими же, как я парнями, весело и уверенно рассуждающими о том, как они будут бить фашистов – политическая пропаганда и здесь работала без сбоев. Вот только каждые несколько часов я прикрывал глаза, притворяясь спящим, и просматривал спроецированные на поверхность контактных линз снимки с орбиты. То, что я видел, мне категорически не нравилось. Мы ехали в ад. С песнями, смехом и бесшабашным задором, присущим молодости.

Рядом со мной плюхнулся на нары высокий парень с круглым лицом и вечной улыбкой на губах. Я уже не раз обращал на него внимание – не сиделось человеку на месте. Кроме того, старший лейтенант НКВД, сопровождавший поезд, именно его назначил старшим по нашему вагону. Чувствовалось, что в мирной жизни был он неисправимым оптимистом, и свое легкое отношение ко всему происходящему притащил и сюда, в приближающийся к фронту деревянный вагон с пополнением для обескровленных в боях стрелковых дивизий.

– Ты чего такой мрачный, боец? – спросил парень, ерзая и устраиваясь поудобнее.

– Война, она, вообще, штука невеселая, – пожал я плечами, пытаясь дать понять беспокойному соседу, что к разговору не расположен.

– Да ты, никак, боишься? – в его голосе не слышалось никакого негатива, скорее, искреннее удивление, – Меня Борисом зовут, я из Воронежа родом.

– Петр, – представился я и пожал протянутую руку. – Конечно, боюсь. Глупо недооценивать противника.

– Ты это, – Борис понизил голос, но улыбка с его лица никуда не делась, – не дрейфь и говори тише, а лучше вообще помолчи, чем такое болтать. Если до замполита твои слова дойдут, огребешь проблем, а оно тебе надо? Моральный дух бойцов РККА высок и незыблем. И нечего его подрывать.

– Дух – это важно, – не стал я спорить, – значит, будем укреплять.

– Не, Петя, не боишься ты, – внимательно посмотрел на меня Борис, – это я поначалу подумал, твои слова услышав, да, видать, ошибся. Серьезный ты очень, и, похоже, знаешь что-то такое, чего нам, простым бойцам, знать вообще-то не положено.

Ну неужели на моем лице все прям вот так и написано? Так ведь и действительно недолго в неприятности вляпаться, если первый встречный насквозь меня видит…

– Мне отец про первую мировую рассказывал, – осторожно ответил я не в меру проницательному собеседнику, – Сам он не воевал, но с теми, кто там побывал, общался. Не хотел бы я в тех окопах оказаться. Немногие оттуда вернулись.

– Про империалистическую-то… – усмехнулся Борис, – ну, так там другое совсем было. За интересы буржуев народ погибал, а мы нашу социалистическую Родину защищать едем. Надо разницу понимать.

– Да я и не спорю, – решил я не обострять дискуссию. И так привлек к своей скромной персоне лишнее внимание, пора уже сменить скользкую тему. – Когда нам оружие выдадут, не знаешь? Неуютно как-то – фронт скоро, а руки пустые. Я в тайге вырос, там без ружья никак нельзя. Вот и сейчас будто голым себя чувствую.